Странный такой месяц получается. Унаследовав от всех былых времен череду празднеств и памятных дней, первая декада месяца превратилась в эдакий странный фестиваль. И злободневная современность не преминула внести свои коррективы, окончательно запутав праздничные мысли.

Все слиплось и смешалось в единый праздничный будоражащий ком: Первомай, родительский вторник (6 мая), День Победы. А поверх всего – посевная кампания.

Шизофренический набор поражает воображение и подавляет волю. Полуторанедельное всенародное гулянье напомнило мне незабвенные январские каникулы. Пауза между выходными 1 и 9 мая, уже с советских времен заполняемая непродуктивной сокращенной рабочей неделей, прошла как в угаре. Однако присмотримся, чем нынешний май порадовал пристальный взгляд.

Пасха

Майские празднества по случаю близости Пасхи народ начал отмечать уже в конце апреля. Особо выделились представители власти. Всем этим бывшим партийным начальникам, комсоргам и запмолитам все равно, какие обряды проводить перед телекамерой: если надо будет, то завтра они с не меньшим выражением долга перед Родиной на лице будут участвовать в оргиях или коллективно медитировать на пупок.

Не думаю, что эти господа могут верить в потустороннее: оно для них не интересно, оно для них не существует. Пока «сто за баррель», а тем более все сто двадцать, ценности подлунного мира перспективнее, чем царствие небесное. В общем зрелище получается гаденькое, потустороннее. Слуги народа в церкви, под телекамерами, а мы у экрана. Они там, а мы тут. И невнятно так получается, кто служит миру горнему, а кто миру дальнему. По телевизору и не разобрать.

Первомай

Праздник, как ни странно, с языческими корнями. Языческий праздник «Первый день мая» праздновался в Западной Европе и на Британских островах в языческие времена как день начала весеннего сева. Праздник начинался с закатом солнца в ночь с 30 апреля на 1 мая. А называлось это действо Вальпургиева ночь.

Вальпургиева ночь – по германскому народному поверью, служит ежегодным праздником ведьм, собирающихся в эту ночь вокруг своего повелителя, Сатаны.

Нечто, напоминающее те седые времена, наблюдал я и в этом году. Бабушки и дедушки под пение Интернационала с красными флагами и портретами Ильича прошли в последней колонне первомайской демонстрации от фонтана до Вечного Огня. Впереди шествовали люди с голубыми медведями на флагах, персонажи, называющие себя «эсэрами», и непременные коммунисты. Возглавляла всю процессию колонна профсоюзов, состоящая из потрепанных жизнью личностей предпенсионного возраста.

Под сенью Вечного Огня, представители городского начальства пытались несвязанно доложить об ожидаемых успехах, несмотря на объективные затруднения, а толпа пенсионеров пыталась зашикать и засвистеть старческими голосами докладчиков. Хорошо одетые господа с упитанными лицами запутанно-оптимистично вещали о близком пришествии сытого будущего. А обшарпанная публика нестройным возмущением выражала досаду на текущее положение дел. Всерьез никто никого явно не воспринимал.

Через час обе стороны разошлись с миром. Милиционеры и господа в штатском, охранявшие сие действо в количестве чуть превышающим число демонстрантов, отметили, что мероприятие в целом прошло вполне пристойно.

Мне на память осталась газета местных троцкистов (!) и листовка антисемитского содержания. Выводы налицо: те, кто на трибуне, были явно по одну сторону исторического рубежа, а публика осталась явно по другую. Такая вот потусторонность в рамках исторического материализма!

После рабочего воскресения, открывшего трудовую неделю, мое воображение поразила картина во вторник утром. Выйдя из автобуса, переполненного бабушками с лопатами и ведрами, на автостанции я увидел зрелище, заставившее меня содрогнуться. Улица кишела пенсионерами, часть из которых еле передвигалась. Шевелящаяся масса медленно оползала к автобусам, оповещавшим через громкоговорители, на какое кладбище направляются маршруты. Бабули нервничали, путали номера автобусов, сновали в толпе, роняли и спотыкались о свой садовый инвентарь.

Мне стало жутковато. Было ощущение, что вся эта масса торопится куда-то вернуться, в какое-то исходное место. Как будто бабули торопятся не только прибрать могилки близких, но сами рядышком поуютнее устроиться под холмиком и отрешиться от шумного и беспокойного города.

Что ни говори, а страна у нас некроцентричная: мертвые – основание нашей культуры. При жизни человек ничто и для государства, и для родных и близких: его мордуют, истязают и тиранят. А потом «приношение нашим усопшим сродникам, которым тоже хочется вкусить наших земных яств». Такая вот потусторонность наша российская: при жизни стакана воды не допросишься, а на могилку стакан водки обеспечен три раза в год. Не то чтобы я против того, чтобы три-четыре раза в год съездить навестить могилы, но как-то живым, мне кажется, мое внимание больше необходимо. Увы, в этой стране уже много веков обратное мнение.

День Победы

На фоне всего этого ниспосланного небом счастья продолжались посевная и репетиция Парада Победы. В Москве вообще инаугурация прошла под стволами танков. Да и в Самаре в течение недели можно было понаблюдать военную хореографию и потрогать пушки и зенитки. Память об удобривших поля Родины и половины Европы своими телами солдат скукожилась и куда-то слиняла от грандиозности и помпы приготовлений.

Кажется, еще Фридрих Великий говаривал, что «для поднятия боевого духа голодным солдатам нужно показывать сытого генерала». Да и «кузькину мать» показать при помощи взламывания тяжелой военной техникой и без того небезупречных дорог. Это у нас за милую душу.

Вот только посмотреть это чудо шагистики и муштры вживую смогли не многие. На той же площади Куйбышева вместе с ветеранами было дай бог 500-600 человек. Пускали по пропускам, за две улицы требуя документы. Несмотря на заверения мэрии о свободном, но заблаговременном получении пропусков на парад. Избранная публика была в основном из родственников и знакомых военных, принимавших участие в параде. Плюс чиновный люд из администрации города с семействами. Так что это был их парад и, видимо, их – Победа.

После часовой давки около оцепления народ хлынул на площадь. Самодеятельный концерт у стоп непоколебимого Валериана Владимировича, дети, облепившие военную технику, и растерянные ветераны, большую часть которых не позвали за стол с губернатором Артяковым в военной палатке в одном из скверов площади. Видимо, не все ветераны – одинаково ветераны… Грустно и гнусно… Но простые горожане с дедами фотографировались, поздравляли, дарили цветы. А потом…А потом уже вечером тут и там валялись георгиевские ленты. Под ногами, в пыли. Брошенные и забытые. Как солдаты тогдашние и нынешние, которыми эта страна разбрасывалась и разбрасывается.

Патриотизм, как водится в нашей стране, это почему-то всегда «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Все туда нас тянет, все к нездешним местам… Вся основа нашей жизни – вера в потустороннее, нездешнее: загробный мир, светлое завтра, заграница, фонд будущих поколений. Когда наше заковыристое прошлое распутается? Когда начнем жить не только сегодняшним днем? Или только не завтрашним? Или только не прошедшим? Где же он, российский синтез? Где она, русская соборность? Пока молчит казарма под названием Россия. Стоит навытяжку. Молчит. И только в глазах выражение опустошенное и мечтательное. Мечтательное и опустошенное…